Воспоминания русского пленного в первую мировую. Российское общество и помощь военнопленным

Во все времена трофеи (в том числе пленные вражеские солдаты и офицеры) были очень значимым показателем эффективности той или иной армии, а в случае коалиционной войны – весомости вклада армии страны-участницы коалиции в общую победу блока. Нам представляется крайне интересным проследить как обстояло дело с этим вопросом на Русском фронте мировой войны.

Героизм русских воинов в годы мировой войны имел свои особенности. Во-первых, в начале войны отсутствовала идеологическая мотивация, связанная с крупномасштабным вторжением противника на территорию России (как в 1812 или в 1941 гг.). Во-вторых, война еще не была тотальной, ожесточенной, как в 1941 - 1945 гг. Не было ни противоборства систем, ни сознательного уничтожения военнопленных. Русский солдат, сдаваясь в плен, понимал, что он избавляется от тягот войны и очень вероятно доживет до ее окончания.

Что заставляло русских солдат умирать, когда можно было сдаться в плен, предпочтя интересы своей армии и Родины собственным? Что заставило бойцов в одном из боев отказаться от сдачи в плен и сгореть заживо в обороняемом ими доме, подожженном немцами? А что влекло солдат 20-го армейского корпуса в Августовских лесах идти на прорыв в фактически безнадежной ситуации многократного превосходства противника в огневом и количественном отношении? Ответ один – любовь к Отечеству и верность присяге и воинскому долгу.

Но зачастую так складывалась ситуация, что в плен к противнику попадали большие массы русских солдат и офицеров – как это было в Восточной Пруссии в августе - сентябре 1914 г. и в январе - феврале 1915 г. для армий Северо-Западного фронта и почти для всех армий в ходе Великого отступления в мaе - августе 1915 г. Многие попадали в плен в безвыходной ситуации либо будучи ранеными. В ходе боев в «котлах», во время отхода и арьергардных боев своевременная эвакуация раненых в тыл была практически невозможна – и массы раненых, как находящихся на полях сражений, так и в полевых госпиталях, становились военнопленными.

Самые крупные потери пленными русская армия понесла в тяжелой обстановке Великого отступления.

Архивные данные [РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 426. Л. 99, 100] воспроизводят следующее количество без вести пропавших в данный период времени. Юго-Западный фронт потерял офицеров: 544 (май), 448 (июнь), 101 (июль), 150 (август); нижних чинов: 65943 (май), 110697 (июнь), 17350 (июль), 24224 (август). Северо-Западный фронт потерял офицеров: 170 (май), 167 (июнь), 624 (июль), 383 (август); нижних чинов: 36692 (май), 45670 (июнь), 134048 (июль), 80507 (август). Всего – до 515000 человек. Близки цифры Э. Фалькенгайна (до 750000 плененных за 3 месяца лета) [Фалькенгайн Э. фон. Верховное командование 1914-1916 в его важнейших решениях. М., 1923. С. 122], Рейхсархива (850000 плененных за 3,5 месяца) и Н. Н. Головина (976000 плененных в период 1 мая - 1 ноября) [Головин Н. Н. Россия в Первой мировой войне. М., 2006. С. 182].

Каковы же общие потери пленными русской Действующей армии в 1914 – 1917 гг.? Ставка Верховного Главнокомандующего на июнь 1917 г. давала цифру 2044000 человек [Комиссия по обследованию санитарных последствий войны 1914-1918 гг. М.-Пг., 1923. С. 159]. Материалы официальных органов и выкладки специалистов определяли их количество в 2550000 [Фрунзе М. Мировая война в итогах и цифрах. С. 75], 2889000 (в последнем случае считая с обмененными, умершими и бежавшими из плена) [Сысин А. Н. Беженцы и военнопленные во время империалистической войны // Известия Народного комиссариата здравоохранения. 1925. № 1. С. 9] человек.

Н. Н. Головин, тщательно проанализировав вопрос, указывает на цифру 2417000 человек [Головин Н. Н. Указ. соч. С. 173]. Эта цифра признается и отечественной исторической наукой [Степанов А. И. Цена войны: жертвы и потери / Мировые войны XX века. Кн. 1. Первая мировая война. М.: Наука, 2002. С. 629] Из этого количества 1400000 находилось в Германии, 1000000 в Австро-Венгрии и до 20000 в Турции и Болгарии.

Русские пленные. Германский фотоальбом 1915 г.

Условия содержания и жизнедеятельности русских военнопленных были наиболее тяжелыми по сравнению с пленными других союзных армий (прежде всего в смысле питания) – в плену погибли до 40 тысяч военнослужащих. Более 25% пленных нашло применение в сельском хозяйстве. В среднем военнопленные трудились по 12 часов в сутки. На фронтовых работах («под огнем», что запрещалось международными договорами) было задействовано до 6% военнопленных. Военнопленные подвергались физическим и моральным истязаниям, предпринимались попытки их идеологической обработки. Из каждых 10000 бывших военнопленных, вернувшихся из Германии, больны были более 6700 человек [Васильева С. Н. Военнопленные Германии, Австро-Венгрии и России в годы Первой мировой войны. М., 1999. С. 36].

Русские пленные на сельхозработах

Истязания русских пленных

Наказания, применяемые на принудительных работах в Австрии:

Сковывание левой ноги и правой руки

Подвешивание к столбу

Сколько же пленных взяла русская армия?
К середине сентября 1914 г. лишь Юго-Западным фронтом было пленено до 3000 офицеров и нижних чинов германских военнослужащих (а также 425 военнообязанных) [РГВИА. Ф.2003. Оп. 2. Д. 543. Л. 2.]. К 1 декабря того же года в русском плену числилось до 13500 германских солдат и офицеров [РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 426. Л. 10]. В то же время Рейхсархив на конец октября сообщает о 15000 германцев в русском плену (в ноябре и декабре добавилось еще 2000) .

По российским архивным данным к декабрю 1914 г. было захвачено в плен более 162000 австрийских военнослужащих [РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 426. Л. 10]. Рейхсархив уже на конец октября определяет их количество в 200000 человек (в ноябре и декабре прибавилось еще 60000) .

Ситуация с пленными за первое полугодие мировой войны выглядела следующим образом [РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 426. Л. 25]. К февралю 1915 г. Северо-Западным фронтом было пленено 439 офицеров и 48400 рядовых, а Юго-Западным фронтом 4026 офицеров и 357602 рядовых. В том числе 181 германский офицер и 18309 солдат германской армии (остальные австрийцы).

В ходе Карпатской операции в январе-апреле 1915 г. немцы и австрийцы понесли общие потери в 800000 человек [Österreich-Ungarns Letzter Krieg 1914 -1918. Bd. II. Wien, 1931. S. 270]. Из них 150000 пленными (в том числе лишь в период 20 февраля - 19 марта до 59000) [Иванов Ф. К. Великая война. М., 1915. Ч. 2. С. 205-206].

Из состава гарнизона Перемышля, сдавшегося 9 марта 1915 г., было отправлено в Россию следующее количество здоровых военнопленных: 9 генералов, более 2300 офицеров, почти 114000 унтер-офицеров и рядовых. В лечебных учреждениях осталось еще до 6800 раненых и больных [В Перемышле // Нива. 1915. № 17. С. 4].

В середине февраля 1915 г. вглубь России было отправлено более 18000 турецких военнопленных (в том числе 4 паши, 337 офицеров и 17765 нижних чинов [Неприятельские потери на нашем южном и юго-западном фронтах // Нива. 1915. № 10. С. 4].

В итоге к декабрю 1915 г. в России находилось следующее количество военнопленных: германских – 1193 офицера и 67361 солдат; австрийских – 16558 офицеров и 852356 солдат. Вместе с пленными, оставшимися в прифронтовой полосе (без учета турок) количество пленных поднималось до 1200000 человек [Лемке М. К. 250 дней в Царской Ставке. Пб., 1920. С. 328].

Немцы потеряли до 5000, до 1500, до 4000 и 1000 пленными в ходе позиционных сражений: операции на Стрыпе 14 декабря 1915 г. – 6 января 1916 г., Нарочской операции 5-17 марта 1916 г., операции у Барановичей 30 мая – 16 июля 1916 г. и Митавской операции 23 – 29 декабря 1916 г. соответственно.

В ходе Наступления Юго-Западного фронта 1916 г. австрийские войска потеряли пленными до 417000 человек (почти 9000 офицеров и 408000 солдат) [Стратегический очерк войны 1914-1918 гг. Ч. 5. М., 1920. С. 108]. Серьезно пострадали и немцы – например Южная германская армия А. фон Линзингена потеряла лишь в майских боях этого года свыше 82000 человек (51% первоначального состава).

Турецкая армия в Эрзерумской операции потеряла более 20000 человек пленными, в Эрзинджанской операции - 17000 человек пленными и т. д.

Крупнейшие потоки военнопленных на австро-германском фронте перемещались вглубь России через Киев и Минск. В частности, за первые 17 месяцев войны через Минск проследовало пленных: 3373 офицера и 222465 унтер-офицеров солдат [Пленные // Кубанский казачий вестник. 1915. № 51-52. С. 31].

Пленные солдаты и офицеры

австрийские

русские бойцы и австрийские пленные – в минуту отдыха

германские

турецкие

подсчет пленных

Всего на конец 1917 г. было пленено 2100000 солдат и офицеров Германского блока (до 200000 немцев, более 1800000 австрийцев, до 100000 турок и болгар) [Каменский Л. С., Новосельский С. А. Потери в прошлых войнах. М., 1947; Васильева С. Н. Военнопленные Германии, Австро-Венгрии и России в годы Первой мировой войны. М., 1999]. На тот же период французы захватили 160000, итальянцы 110000, англичане 90000 пленных [Будберг А. П. Вооруженные силы Российской Империи в исполнении общесоюзных задач и обязанностей во время войны 1914-1917 гг. Париж, 1939. С. 30].

Важным обстоятельством является то, что пленные, захваченные русскими, были взяты в ходе тяжелых боев кампаний 1914 – 1916 гг., в то время как основная масса пленных, захваченных англо-франко-американскими союзниками России, бралась позднее - в 1918 году, в период развала армий стран Германского блока (например германские солдаты, т. н. «штрейкбрехеры», массово стали сдаваться в плен в августе 1918 года – в ходе послеамьенской деморализации армии).

Какие выводы позволяют сделать вышеуказанные цифры?
Во-первых, русская армия захватила почти столько же пленных, сколько потеряла сама. Во-вторых, русская армия захватила большую часть пленных Германского блока. В-третьих, на 1917 год лишь одних немцев русская армия захватила почти столько же, сколько англичане и французы вместе взятые. Сравнивать австрийцев, плененных итальянской и русской армиями, не имеет смысла.

Даже если затронуть вопрос о потерях только германской армии за всю войну, то следует вспомнить, что всего в плен попал 1000000 германских солдат [Мировая война в цифрах. М.-Л., 1934. С. 22]: 450000 в 1914-1917 гг. (200000 в русском и 250000 в англо-французском плену) и 550000 в 1918 г. – в основном в августе - ноябре. То есть русская армия даже на конец войны (в которой она последней год не воевала) захватила пятую часть от всех пленных немцев – причем все ее пленные захвачены не по капитуляции, а в бою.

Многие русские военнопленные не смирились со своим положением. Удалось бежать из плена 100000 солдат и офицеров (то есть 4% пленных): из германских лагерей бежало более 60000, а из австрийских около 40000 человек. Это те, кому повезло. Большой процент пленных бежал, но был пойман. Так, только из германских лагерей бежало, но было поймано 418 офицеров и 199530 нижних чинов [Будберг А. П. Указ. соч. С. 32]. Учитывая строгий режим содержания пленных и трудность передвижения по враждебной иноязычной стране, это говорит о многом. Так, шеф австрийской контрразведки М. Ронге писал, что русские военнопленные, бежавшие из лагерей, стали настоящим бедствием. И «хотя далеко не всем из них, как генералу Л. Г. Корнилову», удалось добраться до родины, они держали австрийские правоохранительные органы в постоянном страхе перед диверсионными нападениями [Ронге М. Разведка и контрразведка. СПб., 2004. С. 222].

Такой значительный процент побегов убедительно опровергает существующее мнение о недостаточно развитом в народных массах России чувстве патриотизма и любви к своей родине в этот период.

Бежали пленные на ближайшие территории союзных держав.
Так, по воспоминанию русского военного агента во Франции полковника графа А. А. Игнатьева, летом 1915 г. во французский окоп в Эльзасе ночью запрыгнул здоровяк в гимнастерке, крича слово: «Рус!» И вся Франция заговорила о подвиге русского военнопленного, простого деревенского парня, преодолевшего проволочные заграждения, чтобы вырваться к союзникам. Солдата чествовали, фотографировали, он был представлен к Георгиевской медали. А через несколько дней бегство русских пленных на французскую территорию «стало обычным явлением» [Игнатьев А. А. 50 лет в строю. Петрозаводск, 1964. С. 157]. Газеты и журналы военных лет приводили ряд фактов геройского побега из плена и фотографии героев. Побег был настоящим подвигом, а русские солдаты во время бегства зачастую проявляли чудеса изобретательности.

Ещё по теме военнопленных в ПМВ и

Сдаться на милость
Пленные Первой мировой — джентльменство, скотство и гуманитарная катастрофа

За годы Первой мировой войны во вражеском плену побывали в общей сложности около 8 миллионов солдат и офицеров — немногим меньше числа погибших на полях сражений. И именно содержание военнопленных стало, пожалуй, первой нежданной проблемой, с которой столкнулись вступившие в войну страны. Уже с первых недель боевых действий счет взятым в плен с обеих сторон пошел на десятки и сотни тысяч, и встал вопрос — где их держать, чем кормить и чем занять.

~~~~~~~~~~~

Русские военопленные в Восточной Пруссии. 1914 год

Конечно, в плен брали и раньше. К примеру, в результате разгрома Франции в 1871 году Пруссии сдались 120 тысяч солдат. Однако раньше такие случаи знаменовали конец войн, и пленных победители обычно отпускали домой. Эта же война, как почти сразу стало понятно, быстро не завершится, а пленные все прибывали и прибывали.

Решали проблему пленных в разных странах по-разному, но в целом, сравнивая с опытом будущей Второй мировой, вполне гуманно. Конечно, жизнь пленных была отнюдь «не сахар», не обходилось и без жестокостей и зверств, но это были скорее исключения из правил. Причем почти повсеместно факт попадания в плен отнюдь не приравнивался к предательству — считалось само собой разумеющимся, что солдаты, оставшиеся без патронов в окружении врага, имеют право сдаться на его милость, вместо того чтобы гибнуть понапрасну. Хотя бы для того, чтобы потом попробовать вернуться и принести пользу родине. Вместе с тем надо признать, что наиболее непримиримую позицию по отношению к своим пленным занимало как раз русское руководство, принципиально отказывавшееся от оказания им помощи. Так что Сталин, приравнявший потом всех попавших в плен соотечественников к государственным преступникам, по большому счету, первопроходцем не был.

Каждый седьмой

За все время Первой мировой войны в плен с обеих сторон попало около 13% солдат и офицеров — примерно каждый седьмой-восьмой. Больше всего было русских (2,4 млн), на втором месте по количеству попавших в плен была Австро-Венгрия (2,2 млн), на третьем — Германия (около 1 млн), затем Италия (600 тысяч), Франция (более 500 тысяч), Турция (250 тысяч), Великобритания (170 тысяч), Сербия (150 тысяч). В плену у Центральных держав оказалось в общей сложности более 4 миллионов человек, у стран Антанты — 3,5 миллиона.

Первые большие группы пленных, исчисляемые сотнями тысяч, появились уже в первые месяцы войны. Солдаты австро-венгерской армии (особенно мобилизованные из числа славянских народов — чехов, словаков и сербов) десятками тысяч складывали оружие перед русскими в Галиции. Немцы, в свою очередь, пленили десятки тысяч русских солдат при разгроме армии генерала Самсонова в августе 1914 года в Восточной Пруссии и не меньше французов — при взятии крепости Мобёж, в первые же дни войны оказавшейся в немецком «котле» на Севере Франции. Но даже высокоразвитая Германия оказалась абсолютно не готова к такому повороту.

В первые недели войны еще бывали случаи «джентльменского» отношения к пленному врагу. Так, 13 августа 1914 года 26-й пехотный Могилевский полк во время наступления в Галиции освободил некоторое количество русских солдат, ранее захваченных австрийцами, и те рассказали, что австрийцы выдавали им даже теплые одеяла из госпиталя. Но очень скоро, когда выяснилось, что не хватает не только одеял, но и многих других необходимых в быту вещей, причем уже для своих солдат, отношение к пленным изменилось.

В более-менее сносных условиях в Германии, как правило, в крепостях (самые знаменитые — Ингольштадт, Кенигштайн) содержались лишь пленные офицеры. Солдат же размещали в лучшем случае, и то поначалу, в пустующих казармах, а чаще — в землянках, которые они сами для себя рыли в полях и лесах. Лишь к середине войны в Германии были сооружены какие-то подобия бараков.

Для попавших в плен русских солдат именно начальный период войны оказался самым трудным. С одной стороны, немцы и австрийцы еще не были так озлоблены ужасами войны, Германию еще не охватил продовольственный кризис. Но с другой, еще не была выстроена логистика снабжения и медицинского обслуживания для сотен тысяч дополнительных «ртов», даже хотя бы по самым скудным пайкам. В итоге очень скоро разразилась гуманитарная катастрофа.

Зимой 1914-1915 гг. среди пленных в Германии прокатилась ужасная эпидемия тифа, способы борьбы с который немецкие врачи представляли себе весьма смутно. В Германии давно почти не болели этой болезнью, и у местных врачей даже просто не хватало опыта. Иногда у них не выдерживали нервы — пленные умирали «как мухи», сотнями в день, и некоторые медики просто сбегали от этого ужаса. Еще хуже была судьба русских солдат, очутившихся в турецком плену (к счастью, таких было немного, поскольку на Кавказском фронте русская армия действовала по большей части успешно), — о подавляющем большинстве вообще осталось ничего не известно.

Плен — позорный и почетный

Усугубляло моральное и физическое положение русских пленных и отношение к ним своего командования. На самом деле, не Сталин придумал тезис о том, что «все пленные — предатели», примерно такое же отношение к ним доминировало в Генштабе и в Первую мировую. Конечно, оно было не столь радикальным: если солдат попадал в плен, будучи раненым, в бессознательном состоянии или даже просто в безвыходном положении (растратив все боеприпасы), а потом еще и сумел из плена бежать — к этому относились с пониманием. Но вместе с тем уже в начале войны русским руководством было принято принципиальное решение — не отправлять в Германию продовольствие для пленных, как это начали практиковать западноевропейские правительства. Формально его объяснили опасениями, что еду для русских пленных заберут и съедят немецкие солдаты, и получится, что мы поможем врагу.

Русские военнопленные в землянках в Стеттине

Хотя, согласно только официальным данным, больше половины русских солдат и офицеров попали в плен, оказавшись в безвыходных ситуациях — либо будучи ранеными или контуженными, либо в составе взводов, рот и целых полков, находясь в полном окружении и без боеприпасов и видя, как немцы с безопасного расстояния расстреливают их артиллерией. Они говорили: «нас привезли не на бой, а на убой». В таких случаях массовой сдачи, кстати, часто белый флаг выбрасывался по прямым приказам офицеров, которые понимали свою ответственность за жизнь подчиненных.

К таким пленным у командования, как правило, претензий не было, а уж если кто бежал из плена и возвращался в строй, мог считаться настоящим героем. Среди таких беглецов, некоторым из которых удавалось добраться до родины лишь с четвертой-пятой попытки, пройдя жестокие испытания, было довольно много известных деятелей, в том числе, например, генерал Лавр Корнилов и ставший потом маршалом Советского союза Михаил Тухачевский. В одной из немецких крепостей вместе с Тухачевским, кстати, в плену находился и будущий президент Франции Шарль де Голль, с которым он лично познакомился. Де Голль пытался бежать шесть раз, но всякий раз неудачно. И потом никому в голову не приходило ставить ему в укор пребывание в немецком плену.

В России же в апреле 1915 года было принято постановление, предписывающее лишать продовольственного довольствия за мобилизованного кормильца семьи тогдашних «врагов народа» — «добровольно сдавшихся врагу и дезертиров». Военное командование рассылало списки «предателей» губернаторам, а на местах происходила их огласка и предание публичному позору.

Из-за традиционной российской неразберихи в число таких лиц нередко попадали и «без вести пропавшие», среди которых было много погибших «за веру, царя и отечество». Чуть позднее был издан приказ, предписывавший расстреливать на месте каждого, кто побежит к врагу с поднятыми руками, причем это должны были делать сослуживцы. Понятное дело, приказ этот выполнялся неохотно, и в ноябре 1915 года в русской армии стали появляться уже первые подобия печально известных заградотрядов. Но случаи сдачи в плен — порой целыми полками, продолжались, даже несмотря на активно распространяемые пропагандой истории о зверствах немцев над пленными.

«Везли в предназначенных для перевозки скота вагонах»

Зверства в Первую мировую войну не были столь массовыми, как во Вторую со стороны фашистов, но тоже имели место. Чрезвычайная следственная комиссия, например, в июне 1915 года опубликовала отчет, подготовленный на основе показаний русских солдат, сумевших бежать из немецкого или австрийского плена. В частности, в нем приводились такие данные:

«У взятых в плен обыкновенно германские солдаты и даже офицеры отбирали шинели, сапоги и все ценное, вплоть до нательных крестов... В продолжение похода, длившегося иногда несколько суток, пленным не выдавалось никакой пищи, и они были вынуждены питаться сырым картофелем, брюквою и морковью, вырывая овощи из полей, мимо которых проходили, подвергаясь за это ударам со стороны конвоиров. Старший унтер-офицер Сибирского полка Рафаил Кочуровский был свидетелем, как германский солдат выстрелом из винтовки наповал убил пленного за то, что последний, выйдя из строя, бросился подымать валявшуюся на дороге полусгнившую брюкву...

Пленных везли в предназначенных для перевозки скота вагонах, грязных, вонючих, пол которых был покрыт густым слоем навоза. В такой вагон помещали от 80 до 90 пленных. Переполнение вызывало такую тесноту, что сесть или лечь не было никакой возможности. Пленные в течение всего пути вынуждены были стоять, поддерживая друг друга. Перед отправлением поезда, вагон наглухо запирался, и естественную надобность отправляли тут же в вагоне, пользуясь для этого фуражками, которые затем выбрасывались через маленькое оконце, служившее вместе с тем и единственной вентиляцией. Воздух в вагоне, по единогласному показанию всех вернувшихся на родину пленных, был ужасен. Люди задыхались, впадали в обморочное состояние, многие умирали.

Очистка выгребных ям и отхожих мест в лагере лежала на исключительной обязанности русских. Пленных, партиями в несколько сот человек, заставляли рыть канавы для осушки болот, рубить лес, носить на себе бревна, копать окопы и т.п.

При исполнении полевых работ пленных, при помощи особых приспособлений, по 14-16 человек запрягали в плуги и бороны, и они целыми днями, заменяя рабочий скот, вспахивали и уравнивали поля. Рядовой Ивангородского полка Петр Лопухов со слезами на глазах рассказывал, как его вместе с другими пленными запрягли в плуг, а шедший за плугом немец подгонял длинным ременным бичом...

Усталого, присевшего отдохнуть пленного немецкий конвоир вновь подымал на работу ударами палки, приклада и нередко штыка. Не желавших исполнить ту или другую работу избивали до потери сознания, а иногда и насмерть… Рядовой 23-го пехотного полка Антон Снотальский был очевидцем того, как в лагере Шнейдемюлле германский солдат выстрелом из ружья наповал убил пленного, который от слабости не мог идти на работу.

Не говоря о резиновых палках, хлыстах из жил и нагайках, которыми в изобилии снабжены были наблюдавшие за пленными германские фельдфебели, унтер-офицеры и солдаты, в лагерях применялся целый ряд жестоких наказаний, налагаемых за самые ничтожные проступки, а иногда и без всяких оснований. Пленных на весьма продолжительные сроки лишали горячей пищи; заставляли по нескольку часов подряд стоять с поднятыми вверх руками, в каждую из которых вкладывали по 4-5 кирпичей; ставили голыми коленями на битый кирпич, принуждали бесцельно, до полного истощения сил, таскать тяжести вокруг барака и т. п., но излюбленными и наиболее часто применяемыми были наказания, напоминающие средневековую пытку.

Провинившегося привязывали [за стянутые за спиной руками] к вбитому в землю столбу настолько высоко, что ноги едва касались земли. В таком положении подвешенного оставляли в течение двух, трех и даже четырех часов; минут через 20-25 кровь приливала к голове, начиналось обильное кровотечение из носа, рта и ушей, несчастный постепенно ослабевал, терял сознание…»

Пытка русского военнопленного в австрийском лагере

Помимо публикации таких докладов, русские власти использовали методы «народной агитации». Председатель Госдумы Родзянко предложил использовать беглецов из вражеского плена для рассказов об ужасах в трамваях и поездах, а так как беглецов не хватало, то на улицы Петербурга выпустили профессиональных нищих — увечных инвалидов с рассказами и песнями под гармошку о бедах в немецких застенках.

Заболеваемость и смертность в среде русских пленных действительно была вдвое выше, чем у пленных англичан, французов и бельгийцев. Те пережили голодную зиму 1914-15 гг. главным образом за счет посылок из дома, отправляемых через Красный Крест, а россиянам доставались лишь крохи от благотворительных организаций. Но если эти же цифры сравнивать с сербами, которые вообще ничего не получали и от благотворителей, то их смертность была еще выше, как и у позже вступивших в войну итальянцев и румын. Но все же, несмотря на все страдания, из общего числа находившихся в плену русских военнослужащих умерло лишь 6% — с учетом даже свирепствовавших эпидемий, и среди них всего 294 офицера.

Самым же опасным моментом для попадающего в плен был именно момент захвата. Немецкий командир 33-го эрзац-батальона 21 августа 1914 года писал супруге: «Мои люди были настолько озлоблены, что не давали пощады, ибо русские нередко показывают вид, что сдаются, поднимают руки кверху, а если приблизишься к ним, они опять поднимают ружья и стреляют, а в результате — большие потери».

При этом, как следует из воспоминаний уже русских солдат, чаще всего в таких ситуациях никакого коварства не было. В условиях потери управления один офицер, решив, что дальнейшее сопротивление бесполезно, мог крикнуть «Сдаемся!», — и солдаты поднимали руки. А спустя несколько секунд кто-либо из других офицеров — просто бескомпромиссный или имеющий свой план дальнейших действий — приказывал драться дальше, и те же самые солдаты, что уже были готовы сдаться в плен, выполняя приказ, вновь начинали стрелять.

Пленные высокой квалификации

Но судьба немецких и австрийских солдат, попавших в русский плен, была еще хуже. Среди них от голода и эпидемий тифа в конечном итоге умерли как минимум четверть. В русских лагерях для пленных еще более ужасная, чем в Германии, гуманитарная катастрофа разразилась уже по конец войны, после революции 1917 года. В условиях почти полного безвластия и анархии до пленных уже вообще никому не стало дела, и их перестали кормить и оказывать какую-либо заботу. Значительную же часть выживших, кстати, составили чехи и словаки, из которых к 1917 году был сформирован Чехословацкий корпус, который должен был сражаться на стороне Антанты. В советскую историографию этот эпизод вошел как «восстание белочехов».

А до революции к пленным германской и австро-венгерской армий, среди которых было много квалифицированных рабочих, в России относились даже не просто терпимо, а иногда и с интересом, стараясь использовать их навыки на производстве. Так, на шахтах и заводах Донбасса в период Первой мировой войны работало более 40 тысяч пленных и им даже платили сносное жалованье — до 1 рубля 25 копеек в день, помимо обеспечения одеждой, обувью и бельем.

Заключенные, ожидающие перевода в тылу

Профессор Московского университета, историк Сергей Мельгунов летом 1916 года отмечал, что «к пленным, особенно венграм и немцам, относятся слишком снисходительно, идет молва об особом покровительстве немцам и о нашей зависимости от «внутренних немцев» (имеется в виду большое число этнических немцев, переселившихся в Россию еще в XVII-XVIII веках и в основном немецкая кровь в правящей династии — РП)». Специальная инструкция даже предписывала военнопленных, используемых на промышленных предприятиях, кормить мясом. На эту инструкцию больше всего сетовали ура-патриоты, ведь «даже крестьяне не каждый день едят мясо». Верховный главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич, тоже считал, что с пленными миндальничать не надо: «Малейшее проявление дерзости или вызова должно караться немедленно же переводом их на положение арестантов, а при дальнейших случаях подобного поведения на пленных должны надеваться наручники и т.п.».

Работающие на производстве пленные в России имели относительную свободу и, хотя жили в бараках при заводе, могли выбираться и за территорию импровизированного «лагеря». Нечто подобное ближе к концу войны, как отмечает историк Максим Оськин, наблюдалось и в Австро-Венгрии — пленные по ночам выходили прямо через лагерные ворота в соседние деревни, а часовые равнодушно отворачивались. А в Германии в лагерях русских пленных, помимо официального управления, к концу войны уже формировались и органы самоуправления, лагерные комитеты, которые контактировали с комендатурами и решали гуманитарные вопросы — от распределения благотворительной помощи до организации переписки с родными и лагерного досуга (в образцовых лагерях обычно имелись театральные кружки, курсы немецкого языка и т.д.).

Русские обмену не подлежат

К весне 1915 года в Германии уже были разработаны положения по нормам содержания: в каком количестве пленные должны получать питание, медицинское обслуживание и т.д. С этого времени они начали активно привлекаться и к работам — от рытья траншей до производства снарядов, хотя Гаагская конвенция запрещала заставлять их трудиться на противника. Однако привлекать военнопленных к труду в тяжелых условиях военного времени и нехватки рабочих рук начали абсолютно все страны.

На своих заводах немцы использовали русских пленных редко, так как считали, что абсолютно все русские — безграмотная деревенщина, не способная освоить сложное производство. Поэтому их чаще всего отправляли работать в поля. Но нет худа без добра — это был дополнительный шанс выжить, так как в сельском хозяйстве по понятным причинам было проще с продуктами, а их немцам вскоре стало не хватать для самих себя.

К началу Первой мировой уже были подписаны две Гаагские конвенции о законах и обычаях войны — 1899 и 1907 гг., где были прописаны в том числе положения о военнопленных. Но каждая страна толковала положения конвенций по своему и единственное, что действительно хоть как-то работало на практике — допуск в лагеря военнопленных представителей Международного комитета и национальных организаций Красного креста.

Система эта действовала именно «как-то», потому что и Красный Крест мог проводить инспекции далеко не во всех лагерях. В каждой стране в зависимости от предпочтений и фантазии местных властей существовали самые разные типы лагерей — основные, штрафные, карантинные, так называемые «рабочие команды», лагеря в прифронтовой полосе и т.д. Список лагерей, которые посещали наблюдатели, составляли сами принимающие стороны — обычно это были лишь «образцово-показательные» основные лагеря в глубоком тылу. Тем не менее, за годы войны 41 делегату Красного Креста удалось посетить 524 лагеря на всей территории Европы. К концу войны через Красный Крест было переслано более 20 миллионов писем и сообщений, 1,9 миллиона передач и собрано пожертвований на сумму 18 млн швейцарских франков.

Императрица Александра Фёдоровна (слева) с дочерью Татьяной и царевичем Алексеем (справа)
собирают пожертвования в пользу Красного Креста. 1914 год

Также в решении вопросов контроля за положением военнопленных посредничали дипломаты нейтральных стран — Швейцарии, Дании, Швеции, Испании. Конкретно за российских военнопленных в Германии «отвечали» именно испанцы.

При посредничестве нейтральных стран подписывались дополнительные соглашения об облегчении участи отдельных военнопленных. Например, удалось добиться, чтобы больные туберкулезом и инвалиды могли выехать в нейтральную страну, где они попадали на положение интернированных и жили уже в более комфортных условиях. Также периодически проводились взаимные обмены военнопленными, явно более не способными держать оружие. Любопытно, что инициаторами такого гуманизма обычно выступали немцы и австро-венгры. Более того, под конец войны начался обмен и здоровых пленных — возрастных и многодетных солдат. В общей сложности благодаря таким акциям на родину смогли вернуться около 200 тысяч пленных. Большую часть из них составили солдаты, воевавшие на Западном фронте, на Восточном же подобные договоренности до самого конца оставались единичными в силу неприязненного отношения русского командования в своим пленным. Причем для них была полностью закрыта даже линия индивидуального обмена.

Например, попавшие в плен русские генералы и их семьи в ходе войны массово писали прошения на высочайшее имя с просьбой обменять их, но царское правительство оставалось твердо, считая их всех предателями, или полагая, что те должны сбежать сами. Хотя большинство таких генералов, согласно документам, в плен попали, оказавшись в безвыходных ситуациях не по своей вине — в результате полного окружения, как это было при разгроме армии Самсонова под Танненбергом в Восточной Пруссии в августе 1914 года, (там в плен угодили сразу 15 генералов), в сражении на границе Восточной Пруссии в лесу под Августовым в феврале 1915-го (11 генералов) или в окруженной крепости Новогеоргиевск под Варшавой (17 генералов).

Среди череды трагедий Великой отечественной наряду с миллионами погибших одной из наиболее тяжких является плен. Плен в какой-то мере даже более страшен для восприятия, нежели гибель в боях, ибо можно понять, когда миллионы гибли с оружием в руках, защищая родную землю от захватчиков. Но трудно представить себе, что миллионы оказываются во вражеском плену.

Всего за годы войны без вести пропавшими числились 4559,0 тыс., почти 40% от общего числа безвозвратных потерь. Большая часть из них оказалась в плену, из которого вернулись всего лишь 1836 тыс. человек (1)

Когда счёт идёт на миллионы, это всегда вызывает шок и немой вопрос: как же так?! Сразу подразумевается какой-то подвох, ну не могли же 4,5 миллиона солдат и офицеров просто так по объективным причинам оказаться в плену, не исчерпав всех возможностей для сопротивления!

Этим и пользуются самым наглым образом либералы и псевдоисторики, выкладывают готовый ответ: а это они, мол, не хотели за большевиков сражаться. Вот и сдавались поголовно немцам, пока заградотрядами кровавые «коммуняки» не стали заставлять армию идти в бой.

Что характерно, эту точку зрения разделяют как монархисты, так и нацисты, ну и, конечно же, либералы-демократы. Это одна из ключевых точек их единения в борьбе с общим врагом – советским государством (даже покойным) и непосредственно с нашей историей.

Их хлеб – давать простые ответы на сложные вопросы. Взять какую-то одну негативную черту и раздуть её до вселенских масштабов, ведь если не вникать подробно в события тех страшных дней, то такой ответ в принципе даже покажется логичным. Ведь если хотели бы сражаться за свою страну – так и сражались бы, а не в плен сдавались, верно?..

О том, каким образом тонкой линии армий прикрытия надо было останавливать армаду немцев и их союзников горлопаны, как правило, умалчивают. О том, как пехоте «на своих двоих» следовало избежать окружения моторизованными частями немцев, ответа тем более не следует.

Целью данной статьи не является разбор того, насколько упорно оборонялись советские войска (немецкие документы пестрят докладами об упорном, порой отчаянном сопротивлении окружённых), этой темы мы коснёмся лишь вскользь, когда к тому будет особая необходимость.

Попутно, да простит меня здравый смысл, я попытаюсь применить логику либералов к событиям тех времён и сравнить с событиями Великой отечественной. Сразу оговорюсь: автор в корне не приемлет подобный «либеральный» подход к истории, и ставит своей целью показать всю его абсурдность, попутно донеся до читателя много полезной информации о сражениях минувших войн.

Вашему вниманию предлагается часть 1 — «Два котла» , в основе которой лежат размышления о схожести и различиях между окружением советских 3-й и 10-й армий в Белостокском котле и гибелью 2-й русской армии под Танненбергом.

Итак, на 1914-й год русская армия после проведённой мобилизации насчитывала 6 миллионов 553 тысячи человек. (2)

Стоит сравнить это число с состоявшими в РККА на 22 июня 1941 года 4,8 млн чел, из которых в западных округах насчитывалось всего лишь 2,9 млн человек, разорванные на три несвязанных оперативно эшелона.

Активная фаза первой мировой войны после ряда приготовлений началась для русской армии планомерным развёртыванием и вторжением 1-й и 2-й армий в Восточную Пруссию 17-го августа 1914-го года, то есть спустя почти три недели после объявления мобилизации. Несмотря на плохую подготовку наступления и неокончательное развёртывание сил, времени всё же было предостаточно, тем более в сравнении с тем временем, что было на подготовку к войне у РККА. Напомню, что первые меры к развёртыванию армии начали приниматься лишь после сообщения ТАСС, а именно 18-19 июня 1941 года.

Имея в целом 304 батальона против 183 у германцев и 183(!) эскадрона против 84, обладая подавляющим качественным превосходством кадровых дивизий над германскими резервными корпусами, перемешанными с подразделениями ландвера и ландштурма, армии Северо-Западного фронта начали наступление. Успешно начав операцию Гумбинненским сражением, в котором немцы потерпели чувствительное поражение, 1-я и 2-я армии начали на радость немцам, уже думавшим об отступлении, медленно, и совершенно несогласованно, веером расползаться в разные стороны. Немецкое командование будто только вновь поверило в свои силы. Радиоперехваты нешифрованных приказов по армиям Ренненкампфа и Самсонова полностью обрисовали диспозицию русских армий: между ними образовался никем не заполненный многокилометровый разрыв. Обладая подавляющим превосходством в кавалерии, наши генералы не смогли её толком использовать даже для прикрытия флангов, не говоря уже об эффективном преследовании отступавших немцев и освещении «тумана войны» перед продвигающимися вслепую навстречу гибели войсками. Пользуясь вялостью наступления со стороны 1-й армии, немецкие части (включая частично даже гарнизон Кёнигсберга) оторвались от преследования, погрузились в эшелоны и, осуществляя железнодорожный манёвр, отправились прямиком на фланг 2-й армии Самсонова. Там, соединившись с прибывшими резервами и основными силами 8-й армии, начали операцию на окружение. 27-30 августа корпуса 2-й русской армии оказались в кольце, будучи оторванными от корпусов 1-й армии на 80-100км. Оторванными сугубо добровольно и по собственной же бестолковости, а не под воздействием ударов навязывающих свою волю немцев.

Согласитесь, какой разительный контраст с обстоятельствами окружения частей 3-й и 10-й советских армий в Белостокском выступе! Когда две танковые группы, значительно мощнее своих оппонентов, прорвали фронт и быстро вышли на тыловые коммуникации и так бедного путями сообщений района, зажав советские войска в лесисто-болотистой местности, непрерывно утюжа отходящие колонны бомбами, сжигая тягачи, заставляя бросать артиллерию и идти на прорыв с винтовками против пулемётов.

В нашем же случае превосходство в силах целиком на стороне армий Самсонова и Ренненкампфа, но немцы умудряются превратить начальное поражение в блестящую победу.

Как же повели себя окружённые?

Отдельные подразделения 2-й армии оказывали героическое сопротивление, как 25 годами позднее войска в Белостокском котле. Как пишет генерал М. Зайончковский(2),

В этом сражении русские разбили 6-ю и 70-ю ландверные бригады у Гросс-Бессау и Мюлена, ландверную дивизию Гольца, 3-ю рез. дивизию под Гогенштейном, 41-ю пехотную дивизию под Ваплицем, 37-ю пех. дивизию под Лана, Орлау, Франкенау; наконец, они нанесли поражение 2-й пех. дивизии под Уздау, но отдельные успехи русских не были увязаны в общую победу.

Но что есть отдельные успехи на фоне общей катастрофы?

Части XIII и XV корпусов и 2 пех. дивизии разбились на отдельные группы, составленные из разных войсковых частей пехоты, артиллерии и казаков (дивизионной конницы), и продолжали еще вести бой 30 и 31 августа. Немногим удалось пробиться, но большей частью эти группы, оставшиеся без руководства старших начальников, пробирались наугад по лесным дорогам и при встрече с противником оказывались не в состоянии организовать успешный прорыв.

За фразой «оказывались не в состоянии организовать успешный прорыв» скрываются весьма нелицеприятные вещи.

Например, генерал А.А. Благовещенский, командир VI-го армейского корпуса, один из прямых виновников окружения 2-й армии, бежал от своих войск. Корпус бесконтрольно откатился вслед за командующим обратно за границу, открыв для немцев фланг своих товарищей. Как он затем оправдывался, «Не привык быть вместе с войсками». (А.А. Керсновский, «История Русской армии»)

Командир 23-го армейского корпуса генерал К.А. Кондратович также сбежал от своих войск в тыл.

Но главный «герой» во всей этой трагедии – безусловно, генерал Н.А. Клюев, командир XIII-го корпуса.

В ходе боёв в окружении он, возглавляя дивизионную колонну, шедшую на прорыв, перед последней линией германских пулемётов внезапно приказал ординарцу ехать к немцам с белым платком в руках. И более 20 тысяч человек при оружии сдались без боя, не ранеными, имея все возможности не только продолжать сопротивление, но и благополучно пробиться к своим.

Характерный штрих — из всех высших чинов корпуса пробился только начштаба 36-й пехотной дивизии полковник Вяхирев. Из всего состава пробились 165 человек и команда разведчиков. Именно они не подчинились приказу о сдаче и пошли на прорыв. Как мы видим, успешный. (Там же)

Также внимания заслуживают и обстоятельства самоубийства генерала Самсонова – когда при попытке прорыва вместе со своим штабом, он не был поддержан эскортом, не желавшим идти на пулемёты, и вынужден был, дабы избежать позора, застрелиться.

Стоит заметить, что тема командования в царской армии заслуживает подробного рассмотрения в отдельном материале.

Снова разительный контраст с тем остервенением, с которым советские 10-я и 3-я армии по болотам пробивались к своим, сметая один за другим немецкие заслоны, нанося противнику чувствительные потери, упорно обороняясь и задерживая преследователей на каждом возможном рубеже, зубами вцепляясь в плацдармы у ключевых переправ в июне 1941-го. (5)

Завершить окружение противнику удалось лишь 2 июля 1941 года, порядком помотавшись по лесам и прилично растрепав свои дивизии. По немецким данным в плен было взято 116100 пленных (здесь стоило бы оговориться о методиках подсчёта пленных немцами, но это тема для отдельного материала), но успех оказался лишь частичным – значительная часть советских войск из котла благополучно вырвалась, несмотря на утрату тяжёлой артиллерии и большей части техники.

Армия Самсонова, напомню, не сталкивавшаяся с прорывами танковых групп и бомбовыми коврами, имевшая с противником равенство в живой силе (10,5 пехотных дивизий против 11,5 у врага) и превосходящая их качественно, потеряла в тех боях пленными 92 тысяч за 3 дня, при боевых потерях всего лишь в 8 тысяч человек убитыми. (3) Другие оценки дают цифры от 80 до 97 тысяч пленных. Касательно же потерь убитыми в 3-й и 10-й армиях в 1941-м немецкий доклад группы армий «Центр» недвусмысленно утверждал: «Потери противника убитыми, по единогласным оценкам, чрезвычайно высоки». Почувствуйте, как говорится, разницу.

После окружения 2-й армии немецкий удар логично обрушился и на 1-ю армию, ранее позорно оставившую товарищей в беде, и до 17-го сентября армия Ренненкампфа добавила в германскую «копилку» ещё 45 тысяч взятых в плен.

Самое время задаться вопросом – а почему, собственно, пленённые солдаты и офицеры советской армии нашими драгоценными либералами записываются в «не желавшие воевать» и в «сдававшиеся при первой возможности»?

Простите, но если 116 тысяч пленных, полторы недели боровшихся со значительно более сильным врагом, «не хотели сражаться за власть большевиков», то 97 тысяч пленных в Восточной Пруссии, дравшиеся с врагом как минимум равным, а то и более слабым, тем более должны были не желать сражаться «за Веру, Царя и Отечество»? Иначе каким же образом немцы собрали столь значительный «урожай»?

Простите, но хромает логика. Если оперировать одним только количеством пленных, то аргументация подобного уровня мгновенно становится палкой о двух концах, и не менее больно ударяет и по царской армии, в период её наибольшего могущества. Когда никаких большевиков ещё и близко не было, страна жила ожиданием победы, на волне патриотизма, ещё не грянули катастрофа с и «снарядный голод», прекрасно обученная кадровая армия на довоенных запасах шла громить врага малой кровью на его территории.

Согласитесь, обвинять дивизии армии Самсонова в пацифизме по меньшей мере глупо, что никто собственно и не делает. Но почему-то в отношении пленных в том же Белостокском котле подобные утверждения сыплются как из рога изобилия.

Но к политике двойных стандартов у наших властителей дум и ангажированных «историков» давно не привыкать. Так давайте же думать своей головой.

Но всё это было только началом, куда более страшные события развернутся в 1915-м году, о чём поговорим .

*Примечание.

1) Г.М.Кривошеев, «Россия и СССР в войнах XX века, статистическое исследование»

2) М. Зайончковский, «Первая мировая война»

3) Н. Головин, «Военные усилия России в Первой мировой войне»

4) А.А. Керсновский, «История русской армии»

Подробнее о гибели 2-й армии в Восточной Пруссии см. также например Г. Иссерсон, «Канны мировой войны».

5) По боям 3-й и 10-й армий см. А.Исаев, «Неизвестный 1941-й. Остановленные блицкриг».

Сенявская Е.С. Положение русских военнопленных в годы Первой мировой войны: очерк повседневной реальности // Вестник РУДН. Серия «История». 2013. № 1. C. 64-83.

Е.С. Сенявская

Положение русских военнопленных в годы Первой мировой войны:
очерк повседневной реальности

Первая мировая война буквально потрясла мировое общественное сознание, явилась психологическим стрессом для всей современной цивилизации, показав, что весь достигнутый людьми научный, технический, культурный и якобы нравственный прогресс не способен предотвратить мгновенное скатывание человечества к состоянию кровавого варварства и дикости. 1914 год открыл дорогу войнам новой эпохи, в которой проявилась «невиданная до тех пор массовая и изощренная жестокость и гекатомбы жертв» после «относительно благонравных» войн XVIII и XIX столетий, когда все еще сохраняли свою силу «традиции рыцарского благородства и воинского великодушия» ... «В кровавой бойне отныне были попраны все законы морали и нравственности, в том числе воинской. Людей травили газами, втихомолку подкравшись, топили суда и корабли из-под воды, топили и сами подводные лодки, а их экипажи, закупоренные в отсеках, живыми проваливались в морские бездны, людей убивали с воздуха и в воздухе, появились бронированные машины — танки, и тысячи людей были раздавлены их стальными гусеницами, словно люди эти и сами были не людьми, а гусеницами. Такого, да еще в массовом масштабе, не происходило в любых прежних войнах, даже самых истребительных» . Такова была повседневная реальность тех, кто оказался непосредственным участником Первой мировой. Реальность, в которой люди жили и погибали.

Небывалым по сравнению с войнами прежних эпох оказалось в Первую мировую войну и число военнопленных. В Русской армии потери пленными с августа 1914 по 31 декабря 1917 г. составили более 3,4 млн чел., то есть 74,9% всех боевых потерь, или 21,1% от общего числа мобилизованных . Из них 42,14% содержались на территории Германии, 59,9% — в Австро-Венгрии, менее 1% — в Болгарии и Турции.

Положение русских военнопленных Первой мировой войны (включая такие сюжеты, как правовые аспекты военного плена, политика своего и вражеского правительств по отношению к ним, деятельность общественных организаций по облегчению их участи, условия содержания и использование принудительного труда пленных, их контакты с местным населением, психологическое состояние оказавшихся за колючей проволокой, влияние плена на менталитет солдат и офицеров, и многие другие) стало особенно активно изучаться в нашей стране с середины 1990-х годов, чему посвящена обширная литература . Так, в монографии О.С. Нагорной «Другой военный опыт»: российские военнопленные Первой мировой войны в Германии (1914-1922)» подробно анализируются переживания «маленького человека» при столкновении с чужой социокультурной средой, лагерный быт, взаимоотношения внутри сообщества пленных, религиозные практики, стратегии выживания и выработка поведенческих моделей, формирование памяти о плене, и др.

В данном очерке, не претендующем на полноту освещения проблемы, будут затронуты лишь некоторые аспекты повседневности военного плена.

Начнем с того, что «представления русских солдат об условиях германского плена формировались задолго до попадания на фронт… Под влиянием предыдущего опыта и общественных настроений в солдатской среде сформировалось представление о плене как о лучшей доле и пути возможного избежания гибели: «Конечно, наш брат попадает в плен, чтобы только спасти свою жизнь, а присягу забыл. ...почти все, кто участвовал в японской войне и были в Японии в плену, они же в плену и теперь, и вот они пишут письма из плена домой, а дома его читает не только одна семья, но и целое село. Пошел воевать его сосед или знакомый — тоже попал в плен...» . По утверждению О.С. Нагорной, «немецкие протоколы допросов содержат признания солдат, что «отставные, бывшие в плену в японской войне, убеждали товарищей сдаваться»», а в переписке русского Главного Управления Генерального Штаба и Ставки, обеспокоенных высокой численностью попавших в плен русских солдат, «отмечалось, что практически с самого начала войны «в деревнях...новобранцев отпускают с советами: не драться до крови, а сдаваться, чтобы живыми остаться»» .

Влиял на настроения солдатских масс и довольно распространенный миф о «богатом житье» «культурных немцев». Так, в дневниках В. Арамилева приводится любопытный случай. «В наши окопы пробрался удравший из немецкого плена рядовой Василисков. Рассказывает о немцах с восторгом.

— Бяда, хорошо живут черти. Окопы у них бетонные, как в горницах: чисто, тепло, светло. Пишша — что тебе в ресторантах. У каждого солдата своя миска, две тарелки, серебряная ложка, вилка, нож. Во флягах дорогие вина. Выпьешь один глоток — кровь по жилам так и заиграет. Примуса для варки супа. Чай не пьют вовсе, только один кофей да какаву. Кофий нальют в стакан, а на дне кусков пять сахару лежит. Станешь пить какаву с сахаром — боишься, чтоб язык не проглотить.

— Сладко? — спрашивают заинтересованные солдаты.

— Страсть до чего сладко! — восклицает Василисков. И тут же добавляет:

— Игде нам супротив немцев сдюжать! Солдат у его сыт, обут, одет, вымыт, и думы у солдата хорошие. У нас что? Никакого порядка нету, народ только мают.

— Чего ж ты удрал от хорошей жизни? — шутят солдаты над Василисковым. — Служил бы немецкому царю. Вот дуралей!

Он недоуменно таращит глаза.

— Как же можно? Чать я семейный. Баба у меня в деревне, ребятишки, надел на три души имею. Какой это порядок, ежели каждый мужик будет самовольно переходить из одного государства в другое. Они — немцы — сюды, а мы — туды. Все перепутается, на десять лет не разберешь» .

Простоватый неграмотный крестьянин и не подозревал, что ему в плену «пускали пыль в глаза», угощали непривычными «деликатесами», а затем позволили сбежать к своим, чтобы использовать в качестве агитатора, деморализующего боевой дух сослуживцев. Так быт становился оружием «информационной войны», предваряя листовки более позднего времени с призывами к солдатам противника сдаваться и обещаниями сладкой и сытной жизни в плену.

С точки зрения военного руководства, плен воспринимался как позор, а пленные в большинстве своем — как предатели, изменившие долгу и присяге. В первую очередь это касалось добровольно сдавшихся в плен, каковыми считались бойцы, попавшие к противнику неранеными и не использовавшие средства в обороне . Но подозрения и клеймо потенциальных изменников ложились на всех оказавшихся в плену, что прямо или косвенно отражалось на их положении, оказании им материальной, продовольственной и иной помощи, организации переписки с Родиной, и, наконец, на морально-психологическом состоянии самих пленных.

Так, отмечая случаи массовой сдачи в плен нижних чинов русской армии (не только после нескольких лет сидения в окопах, что можно объяснить усталостью от затянувшейся войны и общим разложением армии, но уже осенью 1914 г.!), командование издавало многочисленные приказы, в которых говорилось, что все добровольно сдавшиеся в плен по окончании войны будут преданы суду и расстреляны как «подлые трусы», «низкие тунеядцы», «безбожные изменники», «недостойные наши братья», «позорные сыны России», дошедшие до предательства родины, которых, «во славу той же родины надлежит уничтожать». Остальным же, «честным солдатам», приказывалось стрелять в спину убегающим с поля боя или пытающимся сдаться в плен: «Пусть твердо помнят, что испугаешься вражеской пули, получишь свою!» Особенно подчеркивалось, что о сдавшихся врагу будет немедленно сообщено по месту жительства, «чтобы знали родные о позорном их поступке, и чтобы выдача пособия семействам сдавшихся была бы немедленно прекращена» . Генерал А.Н. Куропаткин заявлял, что «в военной среде сам по себе плен считается явлением позорным, … все случаи сдачи в плен подлежат расследованию после войны и наказанию в соответствии с законом» . В 1916 г. в Петрограде была выпущена специальная пропагандистская брошюра «Что ожидает добровольно сдавшегося в плен солдата и его семью. Беседа с нижними чинами», где разъяснялись те репрессивные меры, которые будут применены к «предателям Веры, Царя и Отечества» .

Другой мерой, призванной предотвратить добровольную сдачу в плен, стало широкое распространение сведений о нарушении противником норм международного права: о реализации в германской и австрийской армиях приказов не брать русских живыми в плен; о пытках и изощренных убийствах раненых, захваченных на поле боя; о лишениях и издевательствах, ожидающих пленного в лагере, и др. Материалы Чрезвычайной следственной комиссии публиковались и в тыловых, и в армейских газетах. Так, в газете «Наш вестник», издававшейся при Штабе Главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта для бесплатной раздачи войскам, регулярно печатались заметки под красноречивыми и часто повторяющимися названиями: «В плену», «Германские неистовства», «Немецкие зверства», «Христиане ли немцы?», «Расстрел 5000 пленных», «В следственной комиссии о немецких зверствах», «В германском плену», «Казаки о сдающихся в плен», «Распятие казака», «Расстрел казаков», «Три беглеца» и т.п. Другие издания печатали похожие по содержанию материалы: «Выдающиеся зверства австрийцев», «Как немцы допрашивали пленных», «Германские зверства в русском окопе», «Варварское умерщвление раненых», «Отравление германцами русского пленного офицера», «Кровавая расправа с пленными», «Сожжение русских раненых офицеров и солдат», «Что такое немецкий плен», «Расстрел за отказ рыть окопы для немцев», «Смерть царствует в лагерях для военнопленных», «Под прикрытием русских пленных» и др. Впоследствии, уже в 1942 г., эти и другие материалы, собранные Чрезвычайной следственной комиссией, были изданы отдельной брошюрой «Документы о немецких зверствах 1914-1918 гг.» .

О характере этих публикаций можно судить по следующему фрагменту, в котором приводятся показания военнопленного лейтенанта австрийского пехотного полка, утверждавшего, что издевательство над русскими пленными в немецкой и австро-венгерской армиях было возведено в систему. «В конце апреля и в мае [1915 г. — Е.С. ], при отходе русских к реке Сан, ко мне неоднократно прибегали мои солдаты — чехи, поляки и русины — и с ужасом докладывали, что где-нибудь поблизости германские и часто австрийские солдаты-немцы занимаются истязанием русских пленных, замучивая их до смерти, — рассказывал он. — Сколько раз я обращался по указанному направлению и видел действительно ужасную картину. В разных местах валялись брошенные обезображенные и изуродованные трупы русских солдат. Находившиеся поблизости германские солдаты каждый раз мне объявляли, что они лишь исполняют приказания своих начальников. Когда я обращался к германским офицерам с вопросом, правда ли это, то они мне отвечали: «Так следует поступать с каждым русским пленным, и пока вы, австрийцы, не будете делать того же, вы не будете иметь никакого успеха. Только озверелые солдаты хорошо сражаются, но для этого наши солдаты должны упражняться в жестокости на русских пленных, которые, как изменники своей Родины и добровольно сдавшиеся в плен, ничего, кроме пытки, не заслуживают» .

Обобщая полученную из самых разных источников информацию, газеты гневно писали: «Зверски жестокое отношение к забираемым германцами пленным и раненым, в полноте проявляется уже с первого момента взятия их в плен, на полях сражений. Сдавшихся жестоко истязают, часто до смерти, раненых добивают прикладами и штыками. Многие очевидцы-офицеры показывают, что при них расстреливали из пулеметов группу забранных в плен казаков» .

Разумеется, подобные публикации, как и факты жестокости неприятеля, с которыми военнослужащим приходилось сталкиваться лично или узнавать «из первых рук» от свидетелей и очевидцев, вызывали обоснованный страх перед возможностью попасть в плен и подвергнуться мучениям и издевательствам. Не случайно, в немецких письмах, дневниках и записных книжках наряду с упоминаниями о пленении русских солдат («…этот трусливый народ (русская пехота) при более сильном напоре с нашей стороны бросал оружие и сейчас же сдавался в плен») встречаются и примеры иного рода: «Один русский офицер застрелился, чтобы не быть взятым в плен» .

21 августа 1914 г. командир 33 эрзац-батальона капитан фон Бессер пишет о боях в Восточной Пруссии: «Мои люди были настолько озлоблены, что они не давали пощады, ибо русские нередко показывают вид, что сдаются, они поднимают руки кверху, а если приблизишься к ним, они опять поднимают ружья и стреляют, а в результате большие потери» . В ответе его жены от 11 сентября 1914 г. мы находим следующий отклик, отражающий настроения в тылу Германии по отношению к пленным: «Ты совершенно прав, что не допускаешь никакого снисхождения, к чему? Война — это война, и какую громадную сумму денег требует содержание в плену способных к военной службе людей! И жрать ведь тоже хочет эта шайка! Нет, это слишком великодушно, и если русские допускали такие ужасные гнусности, какие ты видел, то нужно этих скотов делать безвредными! Внуши это также своим подчиненным» .

Тем не менее, массовость плена стала реальностью мировой войны, а специфический опыт пребывания и выживания «за колючей проволокой» — уделом свыше 3,4 млн русских пленных.

Об условиях пребывания в плену — как на стадии этапирования, так и в пунктах временного и постоянного содержания - подробно рассказывали беглецы, чьи свидетельства фиксировались в опросных листах, собранных, в частности, разведотделениями при штабах командующих фронтами.

Так, в опросе бежавшего из плена рядового 324-го пехотного Клязьминского полка Григория Кузнецова от 6 июля 1915 г. сообщалось: «Кормили нас в дороге плохо и мало, давали 1 котелок кофе на двух и по 1/2 фунта хлеба, хлеб плохой из гречневой и кукурузной муки… Австрийские конвоиры обращались с нами хорошо. Германские солдаты отбирали одежду, особенно сапоги; у меня они отобрали часы… Конвойные русины продавали нам хлеб по 50 коп. фунт…» .

Подпрапорщик 12-й роты Сибирского полка А. Денисов и младший унтер-офицер Иван Банифатьев рассказывали о том, как их гнали в составе колонны военнопленных к границе, а затем везли по железной дороге в Германию: «Из Брезин повели нас почти раздетых, без сапог и шинелей к границе. Многие из нас были раненые, больные. Шли мы 6 дней. Нас не кормили. Подведут к яме с картошкой или свеклой и кричат: «Ешьте, русские свиньи».

Раненые, истекая кровью, шли версты две. Хотя мы друг друга всю дорогу и поддерживали, но, выбившись из сил, отставали и падали. Отсталых немцы всех убивали. До границы нас не дошло и половины. Здесь посадили нас в грязные вагоны. В каждый вагон набили человек по 80-90. Везли нас с запертыми дверями. Окошек не было. Духота — невыносимая. От истощения и тесноты некоторые умирали. Мы их клали к стенке вагона. Стон, крики раненых и больных наводили на всех ужас. При виде всех этих страданий некоторые из нас были близки к сумасшествию. Я, говорит Денисов, несколько раз плакал. В Берлине наши вагоны открыли. Мертвых из вагонов мы вынесли. Нам дали супу и по небольшому куску хлеба; хлеб был с соломою, но мы были готовы есть и камни…»

Бежавшие из плена рядовые 231-го Дрогичинского полка Иван Вербило и Роман Черепаха 4 июля 1915 г. показали, что их использовали на строительстве военно-фортификационных сооружений: «В Ярославе [пленных] разбили по партиям, заставили рыть окопы, кто не хотел работать или говорил, что болен, того доктор германский осматривал и, если находил здоровым, ему давали по 15 палок… Позиция, которую мы рыли, тянется от Ярослава через Радымно к Перемышлю. Стали мы думать, как бы удрать из плена, так как считали позором рыть укрепления против своих и вообще тяжело было в плену во всех отношениях. … Место ночлега было обнесено высоким проволочным забором… Обращались конвойные германские и австрийские с нами плохо: бьют и ругают. Пища была очень плоха. Ячневый суп без мяса и навара, один фунт хлеба очень плохого с мякиной и два стакана чая в день. На счет пищи конвойные германцы лучше, германец даром скорее даст нашему голодному пленному кусок хлеба; австриец, какой бы нации ни был, норовит продать и взять за полфунта рубль» .

Рядовой 6-й роты Л.гв. Семеновского полка Василий Кузнецов рассказывал: «…В Сувалках пленные производили работы. Я лично работал по хозяйству и по погрузке на железной дороге, но мне известно, что наши пленные в районе Сувалок рыли окопы даже под огнем русской артиллерии, причем трое были убиты… С пленными русскими немцы обращаются очень плохо. Бьют палками, почти не кормят. Для солдат из евреев делают исключение и назначают старшими на работы…»

Нижние чины фельдфебель 206-го Сальянского пехотного полка Иван Лаврентьев Аношенков и старший унтер-офицер 74-го Ставропольского полка Захарий Иванов Жученок, вместе бежавшие из плена, сообщили: «…В плену кормят очень плохо, бывает поэтому много краж нашими пленными. При погрузке провианта двух наших пленных нижних чинов расстреляли в Раве-Русской за то, что взяли одну бутылку вина и несколько хлебов. Обращение жестокое вообще…» И. Анашенок дополнил: «…Работали мы в Белжеце по разгрузке разных вещей — провианта и фуража, но я, как фельдфебель, не работал». Подтвердил это и З. Жученок: «…Я, как старший унтер-офицер, не работал и оставался в палатке и познакомился с фельдфебелем Аношенок, и мы решили бежать из тяжелого плена» .

Часть таких показаний включалась в распространяемые в войсках воззвания, предупреждавшие от сдачи в плен , и публиковалась в газетах. Так, 2 июля 1915 г. газета «Наш Вестник» на первой странице писала: «Каждый день являются из Германии наши пленные, которым удалось пробраться через границу после долгих дней скитаний и голодовок.

Рассказы их полны ужасов. Нет границ мучениям и издевательствам, выпадающим на долю несчастных, которых судьба заставила попасть в плен.

Беспрерывная голодовка, позорные работы по вывозу нечистот, побои, суровые зверские наказания за неуспешные вследствие отощания работы; отсутствие ухода за ранеными и больными - вот чем заполнены рассказы тех молодцев, которым удалось пробраться ценою страшных лишений и риска,

И безмерная злоба мучителей, которые, как звери, наслаждаются страданиями безоружных и беззащитных наших солдат.

Вот какими словами заканчивает свой рассказ один из бежавших через Швейцарию: «Не дай Бог, братцы, никому попасть в такое адское мучение. Заболеешь от голода на работе, так для лечения получишь несколько толчков прикладом: несколько наших солдат от такого мучения плакали. И не мало зарыли в сырую землю. Многие не могли вынести такого мучения неприятельского. И пусть меня Бог накажет, если это я неправду говорю…»

…Подобное отношение к военнопленным является лучшей характеристикой нашего врага, который в бессильной злобе, видя неминуемый свой позор, вымещает его на беззащитных пленниках» .

В другом номере, за 9 июля 1915 г., «Наш вестник» приводит рассказ трех беглецов, бежавших из немецкого плена в Голландию, перепечатанный из «Петроградского курьера», Роттердамский корреспондент которого встречался с ними в Русском Генеральном консульстве. Ефрейтор 141-го Можайского полка Иосиф Филобоков и старший фейерверкер 5-й батареи 36-й артиллерийской бригады Иван Матовых попали в плен в самом начале войны, в середине августа 1914 г. в Пруссии, и провели в плену 9 месяцев. Их товарищ доброволец 163-го Ленкоранско-Котенбургского полка Владимир Тимченко попал в плен 2 декабря 1915 г. и пробыл в неволе 5,5 месяцев. Из их показаний можно составить достаточно полное представление о дневном рационе русских военнопленных нижних чинов: «Свое пребывание в этом плену все они в один голос описывают самыми мрачными красками. Пища давалась им в крайне недостаточном количестве. В последнее время, например, хлебный паек был уменьшен до 100 грамм или 1/4 фунта на человека в день. Утром отпускалось кофе по две чашки. То же самое вечером. Иногда вечерний кофе заменялся подсоленною водою с какой-то приправой. Обед все время неизменно состоял из одного блюда: болтушки из неочищенного картофеля с примесью за последнее время (после жалоб!) кукурузной муки. И это все!»

В рассказе присутствует описание самого лагеря и условий содержания в нем, отношения к пленным со стороны лагерной администрации и охраны, использование их на принудительных работах:

«Обращение с пленными возмутительное. Ругают, бьют и увечат их походя, за всякие пустяки. Все караульные лагеря повинны в этом, но особенно встретившиеся нам беглецы жаловались на унтер-офицеров и фельдфебелей: «Собаки цепные, а не люди!» …

Лагери, по описанию беглецов, ниже всякой критики. Сделаны из досок, протекают, зимой тепла не держат. Мебели в них никакой. Вместо постели - солома на полу. Поэтому в бараках грязно, душно и «вшиво».

Благодаря недостатку пищи и антигигиеничности бараков, а также отсутствию бань, среди пленных, можно сказать, свирепствуют всевозможные болезни. Процент смертности там необыкновенно велик. Медицинская помощь дается не всегда, ибо администрация подозревает всех заболевающих в симуляции.

Все вышеприведенные сведения не являлись новостью. Подобные жалобы мы слышали уже не раз от беглецов из другого лагеря. Недостаток пищи, дурное обращение, грязь, болезни — все эти прелести свойственны и другим немецким лагерям. Но последние беглецы жаловались еще на изнурение их тяжелыми работами, это было уже для нас новостью. По их словам, немцы пользуются пленными исключительно для самых тяжелых работ. При постройке, например, железных дорог их заставляют носить бревна, шпалы и др. тяжести, копать канавы и пр.

Обязывают работать всех. Когда, например, унтер-офицеры заявили, что они по русскому воинскому уставу не должны употребляться на работы, им ответили, что они не в России, а в Германии, и что здесь все равны, и рядовые, и унтер-офицеры, и фельдфебели, и подпрапорщики, и все должны работать.

Обязывают немцы пленных работать даже в большие православные праздники. Так, работы производились пленными в Вербное Воскресенье. На Пасху для отдыха был дан всего один день.

Сами пленные, собственно, против работ ничего не имели бы. Они даже предпочитают работать. Но беда в том, что даваемая им пища не соответствует спрашиваемому с них труду. Затем их возмущает то, что их употребляют на работы, связанные с обороной Германии: проведение стратегических дорог, постройка фабрик для изготовления воинских принадлежностей и пр.» .

11 июля 1915 г. «Наш вестник» публикует рассказ еще двух беглецов — младшего медицинского фельдшера 314-го полевого подвижного госпиталя Ивана Еленского и стрелка 39-го Сибирского полка Нила Семенова, подробно описавших свое пребывание в лагере военнопленных и особенности распорядка в нем: «…Пленные помещались в конюшне квартировавшего там до войны кавалерийского полка. В каждом стойле было размещено по 6 человек, что создавало невероятную тесноту. Вскоре же появились разные заболевания. В первое время пленным давали три фунта хлеба на два дня, но это продолжалось не более двух месяцев, после чего те же три фунта давали на пять дней, а иногда не выдавали по несколько дней. На завтрак и ужин пленным отпускался черный кофе, горький, не больше одного стакана на каждого, а обед состоял из жидкой похлебки в очень недостаточном количестве. Положение ухудшалось тем, что немцы никому не разрешали иметь деньги и с первого же дня отняли не только все деньги и ценные вещи, как-то: часы, кольца и проч., но даже сняли со всех шинели и сапоги, выдав взамен их деревянные башмаки, которые были невероятно тяжелы и терли ноги.

В качестве охраны к ним были приставлены ландштурмисты, почти все сплошь пожилые люди. Эти солдаты были страшно грубы и жестоки.

Когда появились среди пленных больные, то никакой медицинской помощи им не оказывали; немцы не верили в их болезни, подозревали притворство и отправляли к врачу лишь тогда, когда больной в изнеможении падал на работе или был уже близок к смерти в вонючей конюшне. Кроме этих доказательств болезни, немцы ни во что не верили. При заявлении пленного о недомогании его обыкновенно били тесаками и прикладами, после чего гнали на работу. Много таких больных умерло прямо на работе.

Курить пленным не разрешали под страхом жестокого наказания. В течение первых нескольких недель плена им запрещено было говорить что-либо между собой, что явилось непосильной тягостью для несчастных, лишенных даже этого утешения.

…Несмотря на тесноту и грязь в помещении и сопряженную с этим нечистоплотность пленных, немцы ни в коем случае не позволяли им помыться, мотивируя это тем, что русские - свиньи и в этом не нуждаются...» .

Описывая условия труда военнопленных на принудительных работах, беглецы рассказали, что 24 ноября 1914 г. их отправили на сооружение каналов для электрической станции в местечке Брансберг. Всего было отправлено около 500 человек, причем им пообещали плату и улучшение пищи, но обманули: условия были ужасны, пленным не выдали никакой одежды, не вернули даже шинелей, люди «работали по колено в ледяной воде, а после работы не могли даже высушить одежду». Причем, «работали по 12 часов в сутки, без исключения, без различия звания» .

В таких невыносимых условиях, ставивших людей на грань выживания, многие пленные задумывались о побеге, а некоторые осуществляли и реальные попытки бежать: «В первый день Пасхи с работ убежали 10 человек пленных, воспользовавшись прорезанным ножами в стене барака отверстием. Тотчас же, среди глубокой ночи, всех пленных собрали на поверку: немцы бесновались и кричали, старались выместить свою неистовую злобу на оставшихся; целый взвод немецких солдат бросился вдоль речки в погоню за бежавшими, но поиски их успеха не имели. Пленные уже втайне радовались, что хоть некоторым их товарищам удалось выбраться из этого ада, но вышло иначе. На рассвете беглецов настигли, восемь человек поймали, а остальные два скрылись… Пойманных же подвергли предварительно истязаниям, после чего двое опасно заболели и, кажется, на другой же день умерли, а остальных отправили под сильным конвоем в Данциг. О постигшей их участи пленные ничего не узнали… Сразу же после этого происшествия режим еще больше ухудшился. Пленным запрещено было иметь даже перочинные ножи, произвели у них поголовный обыск и пригрозили немедленным расстрелом, если у кого-нибудь будет обнаружен нож или другой острый предмет… После этого случая пленных буквально морили голодом…» .

На основе показаний пленных, бежавших из разных лагерей Германии и Австро-Венгрии, а также других источников, в том числе сообщений представителей Красного Креста, делались выводы и обобщения о повсеместном нарушении противником норм международного права в отношении военнопленных и чудовищных условиях их содержания: «Полученные за последнее время совершенно достоверные сведения о положении в Германии наших военнопленных офицеров и нижних чинов дают следующую безотрадно тяжелую картину тех исключительно чрезвычайно тяжелых условий жизни, которые созданы немцами для попавших во власть к ним русских пленных…» .

Особо отмечалось нарушение международных конвенций по отношению к пленным офицерам, лишенным не то что привычного, но хотя бы минимального комфорта: «Перевозка военнопленных офицеров, включительно до старших начальников, производится обычно в неосвещенных вагонах, нередко загаженных скотиною, — по 40 человек в одном вагоне. При этом сидеть приходится прямо на грязном полу, где офицеры вынуждены и спать при переездах, длящихся несколько суток.

Кормят в дороге пленных почему-то большею частью ночью, давая отвратительную сальную бурду, без хлеба, от которой с многими делается рвота. Вода отпускается в крайне ограниченном количестве и то сырая, кипятку же не дают совсем. Покупать что-либо в пути запрещается совершенно.

Обращение конвойных и их начальства с пленными всех чинов и званий неизменно является варварски грубым и жестоком. Так, с полкового священника конвойные сорвали однажды крест и топтали его ногами, раненого офицера били по изувеченной ноге.

В пунктах постоянного квартирования русских военнопленных офицеры размещаются в грязных казармах, по 15-18 человек в небольшой комнате, снабженной двумя ярусами нар. Зачастую офицеры помещаются даже в конюшнях и сараях. Два пленных генерала водворены в тесной унтер-офицерской коморке.

Составленными из офицерских чинов сводными ротами, в состав коих входят и генералы, командуют немецкие нижние чины, проявляя во всем самое грубое отношение к своим несчастным подчиненным. Два раза в день военнопленным офицерам и нижним чинам делаются переклички, производимые каждый раз на дворе, даже в дождливую и холодную погоду, несмотря на то, что громадное большинство пленных одето в одни только легкие защитные рубашки.

Офицеров и генералов постоянно подвергают оскорбительным по форме обыскам и, вообще, создают им в концентрационных лагерях самые невозможные условия повседневного режима.

Питание офицеров, крайне неудовлетворительное по качеству, является более чем скудным. Среди пленных развивается страшное малокровие, а помещение значительной части их в темных, сырых и зловонных подземных казематах вызывает тяжкие ревматические заболевания» .

При этом в документе подчеркивались крайне суровые условия содержания в плену русских солдат и приводились примеры «дисциплинарного воздействия» на них со стороны немецких властей: «Нашим пленным нижним чинам приходится в Германии особенно тяжко. В пищу им отпускается по полфунта самого плохого хлеба в день, два раза в неделю дается по небольшому куску мяса, а в остальные дни только одна подболтка. Пленных солдат наряжают на всевозможные тяжелые работы, подвергая страшно суровым наказаниям. Так, например, за мельчайшие проступки привязывают на несколько часов к дереву или заставляют бегать до изнеможения с мешком, полным песку, за спиной, который больно колотит по спине во время бега. Нижних чинов бьют палками, нагайками, прикладами — за малейшую оплошность.

Один нижний чин, написавший в письме домой, что он получает в пищу по полфунта хлеба в день и два раза в неделю мяса, — как то есть и на самом деле, был присужден на два года в тюрьму за клевету.

На почве недоедания, при усиленной тяжелой работе и отсутствии всякой медицинской помощи, среди нижних чинов развивается большая смертность. Весьма часты и случаи самоубийств; так, недавно нижний чин зарезался коробкой из-под сардинок.

Сношение пленных разных лагерей между собой совершенно запрещено» .

Следует учесть, что ни одна из воюющих сторон «не была готова к размещению такого количества пленных солдат и офицеров противника и их обеспечению в условиях затянувшегося противостояния» . При этом «в ходе войны стремление укрепить моральный дух собственного населения и повлиять на мнение нейтральных стран, измерявших цивилизованность воюющего государства по уровню смертности в лагерях военнопленных, обусловило желание всех сторон занизить или скрыть численность сдавшихся в плен собственных солдат, а также заболевших и умерших военнопленных противника» .

Несоответствие условий содержания санитарным нормам, голод и эпидемии, а также многочисленные нарушения положений международного права стали причиной высокой смертности в лагерях. По мнению отечественных исследователей, уровень смертности среди русских военнопленных составил 7,3%, а в целом в лагерях Центральных держав погибло 190 тыс. чел., из них около 100 тыс. — в Германии . При этом смертность среди выходцев из Российской Империи в два раза превышала соответствующие показатели пленных западноевропейских национальностей . Согласно неполной немецкой статистике, 91,2% смертных случаев были вызваны болезнями (из них 39,8% по летальному исходу занимал туберкулез, 19% — пневмония и 5,5% — сыпной тиф, 31% — «прочие болезни», в которые, очевидно, входили такие «типично лагерные заболевания» как дизентерия, холера и истощение от голода), 8,2% — ранениями и 0,6% — самоубийствами .

Из Центрального Комитета Российского Общества Красного Креста в конце августа 1916 г. сообщали: «В Комитете получены сведения, что наши военнопленные в Германии и Австро-Венгрии в значительно большом числе умирают от туберкулеза и что вообще зараза этой болезнью, принимая там на почве недоедания угрожающие размеры, может послужить очагом распространения этой болезни и в России при возвращении наших пленных. Ввиду этого необходимо кроме усиления продовольствования наших военнопленных посылками съестных припасов соглашение с Германией и Австро-Венгрией об эвакуации туберкулезных больных в нейтральные страны» .

Поднимался вопрос об обмене военнопленными-инвалидами (о взаимном возврате их на родину), о переводе больных и раненных военнопленных в нейтральные страны и их интернировании до конца войны . Соответствующие соглашения были подписаны между несколькими воюющими державами, обмен осуществлялся при посредничестве «Красного креста» и Ватикана. Однако в России решение данного вопроса тормозилось на уровне межведомственных согласований, о чем, в частности, свидетельствует секретная переписка между директором Второго департамента МИД России А.К. Бентковским и руководством Генерального штаба в феврале 1915 г. «Если с одной стороны, — писал Бентковский, — удаление наших военнопленных из Германии может благоприятным образом отразиться на условиях их проживания, то с другой стороны, освобождение германского правительства от обязанности продовольствовать довольно крупное по числу своему количество военнопленных может в некоторой степени хотя бы на некоторое время улучшить его положение в отношении обеспечения народонаселения Германии питательными средствами, что с нашей военной точки зрения, несомненно, представляется крайне нежелательным» . Главное Управление Генерального Штаба в лице генерал-майора Леонтьева выразило полное согласие с данным мнением, хотя, безусловно, понимало, что голод и изнурительный труд для раненных и тяжелобольных людей равносилен смертному приговору. Но «политическая и военная целесообразность» оказалась для высоких чиновников важнее гуманитарных соображений и облегчения участи попавших в плен соотечественников.

Препятствия чинились даже общественным благотворительным инициативам по организации помощи пленным, сбору денег и отсылке продовольствия. Так, М.А. Алексеев призывал запретить публикацию в газетах объявлений о сборах, мотивируя это тем, что «пленные находятся в условиях жизни более сносных, чем защитники Родины на фронте, которые ежеминутно подвергаются смертельной опасности», и если сведения о голоде и жестоком обращении с пленными в лагерях до сих пор останавливали массовый переход к врагу, то сообщения о сборе денег и организации помощи могли настроить «малодушных, не усвоивших понятия долга, на сдачу», и, кроме того, собранные средства сократили бы «затраты немцев на содержание наших пленных» и позволили направить высвободившиеся ресурсы на ведение войны.

В результате такого подхода помощь военнопленным из России была организована поздно и оказалась малоэффективной, а германские власти широко использовали в своих целях трагическое положение русских пленных, развернув в их среде пропаганду о том, что они брошены на произвол судьбы, подрывая тем самым и их моральный дух, и авторитет царского правительства.

Еще в апреле 1915 г. Русский посол в Париже сообщал, что в ряде лагерей «солдаты умирают с голода, посылка денег нецелесообразна, так как покупать съестные припасы солдатам запрещено» . Но на запрос начальника Генерального штаба о необходимости посылки пленным продовольствия, император Николай II ответил отказом, мотивируя его «невозможностью проверить, что хлеб действительно будет доставлен по назначению, а не будет использован для продовольствия германских войск» . 29 июля 1915 г. начальник Генерального штаба направил начальнику Главного управления почт и телеграфов секретное письмо за № 1067 о запрете на пересылку сухарей в посылках для военнопленных . Впрочем, через некоторое время этот запрет был снят.

Среди русского населения распространялись слухи о том, что посылавшиеся русским военнопленным посылки расхищались в Германии и Австро-Венгрии или конфисковывались по решению правительств этих стран. О пропаже посылок весьма эмоционально писала столичная и провинциальная пресса. В результате многие родственники и близкие знакомые военнопленных, а также некоторые общественные организации воздерживались от отправки им съестных припасов . Между тем, многие посылки пропадали еще в пути, так и не достигнув границ Германии и Австро-Венгрии. Об этом 10 ноября 1915 г. в Московский комитет Красного Креста написал генерал-майор Иванченко: «Сын мой, капитан артиллерии, будучи искалеченным, еще в августе прошлого года попал в плен и теперь находится в лагере… Судя по тому, что пишут об участи наших военнопленных, этот лагерь надо признать исключительным. Из самых верных источников я знаю, что комендант у них прекрасный честный старик, очень заботящийся о возможном улучшении их участи, обращение корректное, за заболевшими уход прекрасный, но они голодают потому, что везде недостача продуктов, и вся надежда на нашу помощь, а из нее выходит вот что: сын пишет: «М-м В… (Из Москвы) выслала мужу 14 посылок (непосредственно почтой) и мне 4. Ни одна не получена. Посылки приходят к нам с русскими печатями, с немецкой аккуратностью вскрываются в нашем присутствии и, в большинстве, оказываются обокраденными. «Ищи злодеев у себя» …»

Унтер-офицер И.И. Чернецов попал в плен в 1915 г. Последнее письмо с фронта, полученное от него родными, датировано 15 января, первая открытка из плена — 15 июня 1915 г. Содержался он в лагере военнопленных в Германии, в городе Вормс. Письма из плена, вернее, открытки на стандартном бланке Красного Креста, разрешалось посылать 6 раз в месяц. Содержание большинства этих открыток в 10 строк у И.И. Чернецова стандартное: «Жив, здоров, спасибо за посылку...» А далее обычно следует перечисление ее содержимого, - вероятно, для того, чтобы убедиться, что по дороге ничего не пропало. И лишь 19 февраля по старому стилю (4 марта по новому стилю) 1917 г., в пасхальном поздравлении к родным, его сдержанность и прагматичность уступает место чувствам: «Христос Воскресе! Милые и дорогие Лиза, Алексей Иванович и Бобочка! Поздравляю вас с великим праздником и от всей души желаю встретить и провести его в полном здоровье и душевном спокойствии. Мысленно находясь со всеми вами, я постоянно связан невидимыми духовными нитями, соединяющими нас, и пусть хоть это сознание будет вам и мне утешением в этот великий день. Посылки 10 и 11 получил 15 и 17 февраля. Сердечно благодарю за все. Поздравьте с праздником всех родных. Целую, любящий брат Ваня» . На всех открытках из плена указан обратный адрес: «Для военнопленного. Унтер. Оф. Чернецов Иван. Бат. III, рота 15, N 1007. Германия, город Вормс (Worms)». Следует отметить, что сестра И.И. Чернецова Е.И. Огнева состояла в переписке не только с братом, но и с другими военнопленными из этого лагеря, его однополчанами, посылала им посылки и получала через них известия о брате, в свою очередь, передавая весточки от своих корреспондентов их семьям.

Возможность поддерживать связь с домом, с родными, подать им весточку, сообщить о себе, успокоить близких людей, находящихся в постоянной тревоге об их судьбе, являлась самой острой потребностью для пленных . Главной темой писем были хозяйственные и семейные дела оставшихся дома близких, а основным стимулом, поддерживавшим волю людей к жизни, — стремление вернуться на Родину . Между тем, жесткая цензура и тщательная проверка писем и посылок приводила к значительным задержкам из России почтовых отправлений военнопленным, для которых они являлись вопросами физического и морального выживания, а репрессии германских властей в форме отмены корреспонденции приводили к потере интереса к действительности: «люди падали духом, ходили как тучи и ни о чем не хотели слышать» . Возобновление контактов с Родиной мгновенно улучшало моральное состояние пленных, выводило их из депрессии.

Процесс приспособления солдат и офицеров к ситуации плена проявлялся в широком спектре поведенческих моделей — от пассивного принятия навязанных реалий и бегства от действительности, разных форм сотрудничества с немецкими властями и лагерной администрацией, до скрытого и открытого сопротивления, включая стихийные и организованные выступления. Заключенные лагерей ревностно следили за развитием положения на фронтах, бурно обсуждали политические события в России. В целях самооправдания (в противовес распространенным на Родине подозрениям пленных в предательстве) свое пребывание в плену они пытались представить в свете мученического ореола, а то и внести элемент героизации, включая в самопрезентации отказ от работы на врага или неудачную попытку побега . Один из молодых офицеров характеризовал свои переживания за колючей проволокой как процесс социального взросления: «Из слабого мальчика я превратился в обросшего бородой мужчину, много пережил горя и лишений, но тяжелые испытания укрепили меня, теперь уже не страшно смотреть вперед» .

В целом, следует отметить, что опыт плена был для каждого столь же индивидуален, как и собственно фронтовой опыт. Кому-то везло больше, кому-то меньше. У офицеров было больше шансов на выживание, чем у нижних чинов, у здоровых — больше, чем у раненых и больных, у владевших каким-либо ремеслом — больше, чем у тех, кто его не знал, у образованных — больше, чем у неграмотных, и т.д. Условия, в которых содержались военнопленные, зависели не только от общегосударственной политики, экономических причин, постоянном нагнетании в обществе «образа врага», вызывавшего у разных слоев населения рост ненависти к пленным, но и просто от «человеческого фактора»: злоупотребление полномочиями, неконтролируемый произвол в лагерях и рабочих командах исходили, чаще всего, от местного начальства. «В отдельном лагере уровень насилия зависел, прежде всего, от коменданта, которому принадлежало не только право определять дисциплинарный режим, но и принимать окончательные решения о реализации наказаний в конкретных случаях»